Ведь это так трудно – устоять перед искушением вернуться, не правда ли?
… жизнь иногда поворачивается к тебе таким боком, что и сказать то больше нечего.
Угадай полет твоей стрелы, если хочешь знать, что ждет тебя впереди.
Шелководы из Лавильдье в большинстве своем были людьми добропорядочными. Им и в голову бы не пришло нарушать закон в собственной стране. Зато перспектива сделать это на другом конце света, похоже, устраивала их вполне.
Он не особо тяготел к серьезным разговорам. А прощание, как ни крути, разговор серьезный.
Поскольку отчаяние было крайностью ему не свойственной, он сосредоточился на том, что осталось от его жизни, и снова начал ухаживать за ней с неумолимым упорством садовника, берущегося за работу наутро после бури.
Стократно он искал её глаза, и стократно она находила его. То был особый грустый танец, сокровенный и бессильный.
<…> У порога он в последний раз взглянул на неё. Она не сводила с него безмолвных глаз, отдаленных на столетия.
– Какая она, Африка? – спрашивали его.
– Усталая.
Война – дорогая игра.
Они вернутся. Ведь это трудно – устоять перед искушением твернуться, не правда ли?
По товару и монета.
Повернув голову, он стал наблюдать за тонким дрожащим пламенем лампы. И бережно остановил Время — на все то время, что хотел.
Он не услышал взрыва, разносящего в клочья его жизнь
«Он ни о чем не думал.
Он слушал.
Его больно кольнуло, когда под конец Эрве Жонкур тихо сказал:
— Я даже ни разу не слышал ее голоса.
И, чуть помедлив:
— Какая-то странная боль.
Тихо.
— Так умирают от тоски по тому, чего не испытают никогда.»
В темноте ничего не стоило любить ее и не любить ее.
– Расскажи мне о дельфинах.
– О дельфинах?
– О том, когда ты их видел.
Таким был он Бальдабью.
Никто не знал, сколько ему лет.
…внезапно небо над чертогом окропилось сотнями взлетевших птиц; будто исторгнутая из земли, невиданная стая разлеталась повсюду, ошеломленная и обезумевшая, щебеча и галдя, — крылатый залп, цветное облако, выпущенное в яркий свет, звонкий фейерверк испуганных звуков, бегущая музыка, полет в небеса.
— Ты умер.Сказала она.— И на свете не осталось ничего хорошего.
Бальдабью сел перед ним на берегу пруда у западных пределов парка и сказал:
— Рано или поздно ты все равно расскажешь кому-нибудь правду.
Сказал негромко, через силу, ибо сроду не верил, что от правды бывает хоть какая-то польза
