Проблема среднего возраста в том, что окружающие люди думают, будто ты уже полностью сформировался.
Когда у тебя глубокое горе, единственное средство, чтобы выжить, – с корнем вырвать все воспоминания.
Разве ты не прощаешь все тем, кого любишь? Ты прощаешь эгоизм, желание, обман до тех пор, пока ты – причина, мотив, цель…
… слезы изматывают сильнее, чем любая другая работа.
Она разрушила его. И если она сделала это с ним, то что же он сделал с ней?
Иногда мне невыносимо без тебя. А иногда мне все равно, увидимся ли мы снова. Дело тут не в морали, а в том, сколько человек способен вынести.
Я из тех, кто, оказавшись один в чужом доме, направляется к книжному шкафу, достает книгу и читает ее, забыв обо всем.
Те, кто умеет говорить, умеют обольщать. Слова заводят нас в тупик. Больше всего мы хотим расти и меняться. Дерзкий новый мир.
Есть люди, которых разрушает несправедливость, а есть те, которые сохраняют стойкость.
Вот ведь какая мудреная штука – слова: добавь приставку, и слово уже будет иметь другое значение.
Пустыня — мир, где цивилизация существовала столетиями, где сплетались и разбегались тысячи тропинок и дорог.
Ему нравится определять характер по губам. Он считает, что губы открывают некоторые интересные черты характера из всего спектра личности собеседника – от самодовольства до неуверенности. У бессердечного они темнее, а у нежного светлее… А вот по глазам этого не понять. По глазам можно составить себе неправильное мнение о человеке и обмануться.
Нет и всех названий племен, странников и кочевников, которые бредут в монотонности пустыни и видят яркость, и веру, и любой камень, или найденная металлическая коробка, или кость становятся священными предметами. Вот в чем величие той страны, в которую моя любимая сейчас входит и становится ее частью. Мы умираем, вбирая богатство любовников, племен, вкусовых ощущений, которые мы испытали, тел, в которые мы погружались и из которых выплывали, словно из рек мудрости, характеров, на которые мы взбирались как на деревья, страхов, в которых мы прятались, как в пещерах. Я хочу, чтобы на моем теле были все эти отметки, когда умру. Я верю в такую картографию, выполненную самой природой, а не в гроздья имен на карте, словно названия универмагов, данные в честь их богатых владельцев – женщин и мужчин. Мы – истории общины, книги общины. Нами не владеют, и мы не моногамны в наших вкусах и опыте. Все, что я хотел, – зто пройти по такой земле, где нет карт.
История любви не о тех, кто теряет сердце, а о тех, кто находит в себе то, что запрятано глубоко, глубоко.
Любовь обрушивается на тебя или ты падаешь в нее – и так или иначе рассыпаешься на кусочки.
Теперь я поняла, что личное всегда будет в состоянии войны с общественным. И если мы сможем дать этому разумное объяснение, мы сможем объяснить все.
Кто оставляет крохи, соблазняющие нас? Влекущие к человеку, о котором вы никогда не помышляли? Сон. А потом еще вереница снов.
Когда мы молоды, мы не смотрим в зеркало. Это приходит с возрастом, когда у тебя уже есть имя, своя история, интерес к тому, что твоя жизнь значит для будущего, что ты оставишь "городу и миру". Мы становимся тщеславными со
своими именами и претензиями на право считаться первыми, иметь самую сильную армию, быть самым умным торговцем.
Когда Нарцисс состарился, он потребовал изваять свой портрет из камня.
А нам было интересно, что мы могли значить в прошлом. Мы плыли в прошлое. Мы были молоды. Мы знали, что власть и деньги – преходящие вещи. Мы засыпали с книгой Геродота.
В пустыне вода, как сокровище, ты несешь ее, как имя своей возлюбленной, в ладонях, подносишь к губам… и пьешь пустоту…
